19 апреля отметил свое 70-летие декан Геолого-геофизического факультета Новосибирского государственного университета, академик РАН, заслуженный геолог Российской Федерации, профессор Валерий Арнольдович Верниковский. Значительную часть своей научной деятельности он посвятил изучению Арктики. За серию работ «Геология, тектоника и палеогеодинамика складчато-покровных поясов Сибири» ученый был удостоен премии имени В. А. Обручева, а за серию работ по единой тематике «Изучение глубинного строения Северного Ледовитого океана с целью обоснования внешней границы континентального шельфа Российской Федерации» — премии имени О. Ю. Шмидта. В прошлом году за большой вклад в развитие отечественной науки, многолетнюю плодотворную деятельность и в связи с 300-летием со дня основания Российской академии наук Валерий Арнольдович Верниковский был награжден Медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Почти 30 лет деятельность ученого связана с НГУ. В 1996 году он стал преподавателем на кафедре общей и региональной геологии НГУ, спустя год возглавил ее, а с декабря 2012 года стал деканом Геолого-геофизического факультета. О своем пути в науку, студенческих годах и арктических экспедициях рассказывает В.А. Верниковский.
— Валерий Арнольдович, вы являетесь представителем семейной династии геологов. Расскажите о своей семье и ее роли в вашей жизни, как ученого?
— В нашей семье в основном все были либо врачи, либо геологи. Геологами были мой отец Арнольд Николаевич и его брат Владимир, а моя мама Инна Павловна и бабушка – врачами. Эту же профессию выбрала и моя сестра. Со своей супругой Антониной Евгеньевной я познакомился еще в студенческие годы в Красноярском институте цветных металлов. Она, как и я, ученый-геолог. Вместе мы участвовали во многих экспедициях и написали немало совместных научных работ. Ее отец был горным инженером. Геологом стала и моя младшая дочь Ирина. Мои отец и дядя окончили геологический факультет Львовского государственного университета, но на мой выбор профессии они повлиять напрямую не стремились, это получилось само собой. За профессию геолога не агитировали и тем более не заставляли сделать выбор в ее пользу, но и не отговаривали, поддерживали в моем решении. Честно говоря, я сам не помню, как выбрал путь в науку. Мои родители были научными работниками, кандидатами наук – мама работала в Красноярском медицинском институте на кафедре педиатрии, а отец — человек энергичный и увлекающийся, — успел поработать в разных организациях. Работал на месторождениях в Бэрхе (Монголия) и Норильске, на Кольском полуострове и на Ангаре… И получилось так, что, когда пришло время определиться с вузом, у меня не было сомнений, куда поступать: однозначно только в Красноярский институт цветных металлов. И ни разу в жизни не пожалел об этом решении.
К поступлению в этот вуз готовился заранее. Окончив 9 класс, попросил своего отца, который в тот момент был директором Красноярского отделения СНИИГГиМС, чтобы он отправил меня в какой-нибудь геологический отряд, чтобы лето я проработал с настоящими полевыми геологами. Он направил меня к уже известному тогда геологу и ученому, доктору наук Георгию Николаевичу Бровкову. Он принял меня в свой отряд, и мы с ним два месяца проработали в Туве, на самой границе с Монголией. Там я и постигал основы полевой геологии и учился преодолевать трудности экспедиционной жизни. Помню, это было очень тяжелое поле. Весь июнь и июль стояла жара, постоянно мучила жажда. С собой в поле можно было взять разве что фляжку воды. На весь день этого не хватало, а Георгий Николаевич категорически запрещал брать воду из ручьев и луж. Нам оставалось только ждать вечера, когда за нами приезжала машина и водитель привозил целую канистру воды.
После этой экспедиции мое решение пойти в геологию только окрепло, и спустя год я поступил в Красноярский институт цветных металлов на горно-геологический факультет, который окончил по специальности «Геология и разведка месторождений полезных ископаемых».
Родители всегда поддерживали меня: и в учебе, и в экспедиционных работах, и в научных исследованиях. Конечно, влияние семьи очень важно и ценно. Мои родители привили мне любовь к природе, тягу к путешествиям и стремление к научным знаниям. Выходные мы проводили на Красноярских столбах, наслаждаясь красотой этих мест. Зимой ходили в лыжные походы на Красноярскую Сопку. Мы очень ценили моменты общения с природой, и это, возможно, тоже сыграло свою роль в выборе моего жизненного пути.
— Какими были ваши студенческие годы? Отличались ли студенты тех лет от нынешних?
— В годы моего студенчества молодые люди отличались нацеленностью на учебу и выбранную ими профессию. Уровень подготовки у моих однокашников был разный: среди них были ребята из города, а также – из отдаленных сел и поселков. Вот им-то и было сложнее всего. Но они ставили перед собой задачу — окончить вуз и приобрести специальность. И прикладывали к этому максимальные усилия, настойчиво продвигаясь к своей цели, а потом работать по специальности. От выездов на практику никогда не отказывались — даже такой мысли не возникало. Если были какие-то проблемы со здоровьем или какие-либо препятствия для прохождения полевой практики, скрывали это, лишь бы попасть в поле. Сейчас же нередко приходится сталкиваться со студентами, которые стараются этого избежать и просят разрешения пройти практику в лабораториях институтов. Но геолог обязательно должен быть знаком с полевой работой — это мое твердое убеждение. Однако радует, что большинство нынешних студентов-геологов остается приверженцами полевых практик и экспедиционных работ. К сожалению, встречаются и те, кто через 1-2 месяца учебы понимают, что сделали неверный выбор и уходят.
Чтобы таких случаев было меньше, с каждым абитуриентом я беседую индивидуально. Я считаю, что это очень важно, потому что в последнее время приходит очень много ребят, которые вообще не понимают, что представляет собой специальность «геолог». При общении с такими абитуриентами мы пытаемся выяснить, какое направление его больше привлекает и соответствует его интересам: геохимия, геофизика, геология или палеонтология. Случается, что он оказывается не готов сделать выбор и не может ничего ответить определенно. Видимо, именно поэтому определенное количество студентов отсеивается уже на первом курсе. Кто-то понимает, что поступил не на ту специальность, а кто-то не выдерживает нагрузок. Почему-то некоторые считают, что в геологии легко. Отнюдь нет. Возможно, даже сложнее, чем на других направлениях, потому что как таковой геологии в школе не преподают. Поэтому первокурсниками приходится осваивать еще и новую для них терминологию. Не все оказываются к этому готовы, и решают, что будет проще уйти.
В годы моего студенчества отсев студентов был чем-то исключительным. Профессия геолога считалась престижной – конкурс составлял по 5-6 человек на место. Нас набрали две группы, и почти все, кто поступил, дошли до получения диплома и потом работали по специальности — кто-то стал главным геологом рудника, кто-то — главным геологом поисковой партии, очень многие работали геологами на горно-обогатительных или горных предприятиях, кто-то преподает в университете или работает в НИИ.
— Валерий Арнольдович, какой была ваша первая студенческая геологическая практика?
— Первая практика у нас проходила после первого курса на озере Иткуль в Ширинском районе Республики Хакасия. Сейчас там находится стационарный полигон НГУ с комфортабельными домиками, баней, камеральными помещениями и столовой. Тогда же ничего подобного на Иткуле не было. Наш полевой лагерь располагался по другую сторону озера. Жили мы в 10-местных армейских палатках. Дисциплина была полувоенная: нас распределили по бригадам, и каждая из них по графику заступала на дежурство по кухне — занималась приготовлением завтрака, обеда и ужина. Каждый день в 7 часов утра преподаватель физкультуры выводил нас на трехкилометровый кросс. Затем следовали водные процедуры, которые мы принимали прямо в озере. Краткий завтрак – и на маршруты. Как и нынешние студенты-геологи, мы производили съемку местности и составляли геологические карты.
Несмотря на бытовые трудности, жили мы очень дружно и весело. В свободное от работы время играли в волейбол и так хорошо натренировались, что к нам приезжали команды из соседних поселков, и мы устраивали дружеские соревнования.
— Валерий Арнольдович, в какой момент у вас возник интерес к изучению Арктики?
— Это произошло в студенческие годы благодаря моему преподавателю, арктическому геологу, профессору Льву Васильевичу Махлаеву. Он преподавал нам литологию и метаморфизм. После второго курса все мы должны были выехать на производственную практику. И Лев Васильевич предложил мне и моему однокашнику Сергею Губанову обратиться в Красноярский СНИИГГиМС с просьбой включить нас в состав научной группы под руководством Анатолия Игнатьевича Забияки, которая выезжает на мыс Челюскин полуострова Таймыр. Лев Васильевич рассказал, что сам работал в составе этой группы, и нам наверняка будет очень интересен аналогичный опыт. Мы последовали его совету и в результате уехали в свою первую арктическую экспедицию на целых 4 месяца. Сессию пришлось сдавать досрочно, да и к началу следующего учебного года мы опоздали, но это того стоило. Работа на Таймыре стала для нас не только школой геологии, но и школой жизни. Все для нас было новым, много трудностей пришлось преодолевать в суровых полярных условиях. Научная группа базировалась на полярной станции. На Таймыр мы прилетели с острова Диксон на самолете ЛИ-2. Встречали нас на двух стареньких вездеходах ГАЗ-47. На них мы добрались до полярной станции. После нескольких дней подготовки и ремонта тех же вездеходов, мы отправились на место проведения работ по направлению на юг. Путь был очень тяжелым — за три дня нам удалось преодолеть лишь 150 километров без сна, без отдыха, в воде и снегу. Наш вездеход постоянно застревал в подтаявшем снегу. Чтобы вытащить его, нужно было подложить под него бревно, которое гусеницы (траки) протаскивали его на всю длину корпуса. А потом – снова и снова. Через трое суток трудный путь был пройден, мы добрались до места работы. Только в следующем году мы стали устанавливать палатку прямо на крыше вездехода. Так у нас появилось место для отдыха. Когда тундра начала оттаивать, мы стали ходить в маршруты. Они были длинными — ежедневно каждый из нас проходил по 20-30 километров. Первые впечатления были ни с чем не сравнимы. Мы очень медленно, шаг за шагом, познавали полевую работу, знакомились с Арктикой, и она очаровывала. Мне больше уже никуда не хотелось, и в дальнейшем я снова и снова возвращался в эти места в составе этой же научной группы. Здесь же готовил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации. Я прижился к этому региону и всем сердцем полюбил его. На одном только полуострове Челюскин у меня задокументированных маршрутов — больше 3 тысяч километров.
— Чем вас так пленила тундра – такой суровый и неприветливый регион?
— Тундра неимоверно прекрасна в любой момент — и когда покрыта снегом, и когда оттаивает. Растительность здесь скудная – только карликовые ивы и березки еле-еле поднимаются над землей. Грибов-ягод здесь нет, правда, иногда встречались сыроежки. Больше здесь ничего не растет, но красота рельефа, летних не тающих снежников, берега океана, скованного льдами или штормового, завораживает. Это словами не описать, это надо видеть. Бывают люди, которые болеют Арктикой. И я стал одним из них. Я думаю, это какая-то очень хорошая болезнь, от которой не хочется исцеляться.
— Чем вам запомнились арктические маршруты?
— Я очень их любил, но давались они очень непросто. Поскольку не было возможности привлекать маршрутных рабочих, мы часто выходили на маршруты в одиночку, нарушая тем самым технику безопасности. Я очень много маршрутов прошел в одиночку. Уходил рано утром после завтрака и возвращался поздно вечером, теряя счет времени. Летом в это регионе — полярный день, солнце светит, как днем, и в 2 часа ночи. Несмотря на постоянную усталость, мы все равно стремились поскорее выйти в новый маршрут: что-то новое узнать, открыть, принести.
Серьезной опасностью на маршруте были белые медведи. Но все мы были вооружены. У меня был пятизарядный карабин, я весьма неплохо стрелял, и мне не было страшно. А после одного опасного случая я выработал привычку на маршруте никогда не расставаться с оружием.
Произошло это на мысе Каминского, на берегу Карского моря. Мы втроем на вездеходе почти доехали до мыса. На нашем пути оказался каменный курумник — крупноглыбовое обнажение. Дальше не проехать. Я остался работать там, метрах в 200 от вездехода, а мои коллеги ушли вдоль бухты к обнажению на другом мысе в двух километрах от меня. Тяжелый карабин я оставил в вездеходе — зачем нести с собой лишние 6 килограмм, ведь машина совсем рядом? Увлекся работой — отбивал образцы, делал записи, подписывал этикетки, и вдруг как будто кто-то предупредил: «Посмотри, где твои коллеги». Пригляделся и увидел очень странную картину: они бежали в мою сторону. Бежать по тундре в болотных сапогах, да еще с рюкзаками очень непросто. Значит, что-то случилось. Но удивительно — их никто не преследовал. Что же случилось? Я огляделся по сторонам и увидел, что ко мне приближаются три белых медведя: огромная мамаша и два ее подросших детеныша, по размеру лишь немного уступающих своей родительнице. Животные пока меня не заметили, хотя были приблизительно в 300 метрах от места, где я мирно работал. И если бы не отвлекся, мы точно повстречались бы, и ничего хорошего эта встреча мне не сулила. Хорошо, что я знал одно железное правило — в таких ситуациях ни в коем случае не бежать. Медведь все равно окажется быстрее. Где ползком, где, пригибаясь, под прикрытием камней, я добрался до спасительного вездехода. Вскоре и мои коллеги подоспели, а медведи дошли до места, где я работал, и тщательно его обнюхивали. Мы выстрелили в воздух и отпугнули их. Больше таких встреч у меня не было, но урок я усвоил навсегда.
— Насколько важно изучать Арктику?
— Научная группа, в которой я состоял, занималась выполнением тематических работ. В то время финансирование в этих регионах выделялось только под геологическую съемку и поиски золота. Дело в том, что тогда на Таймыре не было даже государственной 200-тысячной съемки территории, и нам пришлось заниматься и геологическим картированием. Также мы занимались структурной съемкой местности, исследованиями магматизма и метаморфизма. Кроме этого, нами велись поиски коренного и россыпного золота, опробование кварцево-жильных образований и различных зон сульфидизации. И, кстати сказать, золото мы находили. В рудопроявлении, первые пробы с которого мы брали, было обнаружено повышенное содержание золота, но только 30 лет спустя туда пришли геологи-разведчики с проходкой канав и бурением. Тогда было установлено достаточно хорошее рудопроявление с более высоким содержанием золота, но из-за отдаленности территории, отсутствия дорог и дороговизны работ, разведка снова была заморожена. Это золотоносный район, вот только производить поиски и тем более горные выработки очень затруднительно и дорого. К тому же подобные работы возможно производить только три месяца в году, когда наступает краткое лето.
— Вторым регионом, который находится в сфере вашего геологического внимания, стал Енисейский кряж. Расскажите о своей работе на его территории.
— Енисейский кряж — это второй регион, который я очень люблю, и где довольно много работал. Улететь в Арктику по разным причинам не всегда удавалось, а до Енисейского кряжа можно добраться на автомобилях УАЗ или ГАЗ-66.
Это интереснейший по геологическому строению район с очень сложной эволюцией формирования, и я рад, что нам удалось многое здесь сделать. Например, описать тектонику и эволюцию гранитоидного магматизма Енисейского кряжа, показать эволюцию формирования тектонических структур и многое другое. Работали мы в основном так: нас забрасывали вертолетами в верховья правых притоков Енисея и оттуда мы сплавлялись на резиновых лодках выполняя геологические работы. И пока сплавлялись, в течение месяца или полутора, мы отрабатывали все эти притоки и ручьи, для того, чтобы понять геологическую структуру региона.
Работа в таежной местности имеет свою специфику. Если на Таймыре, где нет высокой растительности, я мог подняться на какую-либо возвышенность, увидеть все коренные выходы пород и наметить маршрут, то здесь все иначе. Приходится искать разрезы пород вдоль Енисея, Ангары и притоков, по которым мы сплавлялись. Если на практику на Таймыр я впервые попал в 1974 году после второго курса, то на Енисейском кряже оказался годом спустя, в составе уже другой группы опять же в рамках прохождения практики. Здесь я работал под руководством Виталия Николаевича Пилипенко. Он меня очень многому научил, мы очень много ходили с ним в маршруты, поэтому Енисейский кряж для меня стал вторым районом, который я очень люблю и куда я неоднократно возвращался. После полевого сезона 2011 года, проведенного на Новосибирских островах и островах Де-Лонга, у меня не стало возможности отправляться на полевые работы в Арктику на 3-4 месяца, так как в 2012 году я стал деканом ГГФ НГУ, Но на Енисейский кряж выезжал почти ежегодно.
— Валерий Арнольдович, расскажите о своей работе в составе комиссии по подготовке заявки на расширение континентального шельфа Российской Федерации.
— В феврале 2016 года на 40-й сессии Комиссии ООН в Нью-Йорке была представлена заявка Российской Федерации на расширение континентального шельфа в Северном Ледовитом океане. Я входил в состав государственной делегации. С двухчасовым докладом-презентацией выступал министр природных ресурсов и экологии РФ Сергей Донской. В своем выступлении он рассказал о масштабном объеме выполненных на протяжении последних 15 лет геолого-геофизических работ для обоснования данной заявки. Согласно ей, Россия претендовала на хребет Ломоносова, поднятие Менделеева и еще несколько участков Арктики. Учеными было доказано, что данные территории являются продолжением российского континентального шельфа. Кстати, наша страна и ранее подавала заявку на расширение российских границ в Арктике. И этому есть серьезные научные подтверждения, поиском которых как раз мы и занимались в рамках своих исследований.
Российским ученым удалось доказать, что расположенный на дне Ледовитого океана хребет Менделеева имеет континентальную, а не океаническую кору, а значит, является продолжением материка и Россия вполне может претендовать на расширение границ своего континентального шельфа в Арктике.
— Насколько, по вашему мнению, велика роль семьи в жизни ученого?
— Безусловно, поддержка близких людей невероятно важна. Большую часть времени я работал вместе со своей супругой. Мы создали семью в 1979 году. Спустя несколько лет мы с Антониной Евгеньевной начали вместе выезжать в экспедиции. Несколько полевых сезонов она вместе со мной отработала на Таймыре, много мы работали на Енисейском кряже. Мы подготовили немало совместных научных работ и публикаций. Такое совпадение интересов и взаимопонимание очень помогает в работе, недаром семейные династии геологов — не редкость. В таких семьях, как правило, царит понимание, взаимовыручка, поддержка. Не надо объяснять специфику своей работы, она и так близкому человеку знакома во всех подробностях. Он идет тем же путем и преодолевает те же трудности. Вместе идти по жизни гораздо легче. Особенно если вы — ученые. Потому что в этом пути можно сформулировать какую-либо общую задачу, вместе провести исследования и написать хорошую научную статью.
