«Я видел вечер твой».
Ф.Тютчев
26 декабря Игорю Васильевичу Стебаеву, известному ученому и легенде факультета естественных наук НГУ исполнилось бы 90 лет.
Я поступила в университет на отделение биологии в 2000 году. Нам одновременно повезло и не повезло: мы еще застали лекции профессора Стебаева, однако видели уже самый закат этого талантливого человека.
Конечно, даже мы, свежеиспеченные первокурсники, слышали о славе Игоря Васильевича. Эколог, энтомолог, почвовед, биогеограф и фактически основатель кафедры общей биологии и экологии, организатор когда-то знаменитых на весь Академгородок философских семинаров. Но всё это было до нас и казалось ужасно далеким от дня, в котором существовали лекции по экологии и байки старшекурсников о предстоящем зимой экзамене. Рассказывали странное: если очень хорошо отвечать, Стебаев нарисует в зачетке кузнечика, но если не разбираешься в поэзии – лучше и не пытаться ему сдавать. При этом лекции его у прагматично настроенных студентов вначале вызывали удивление:
— Первый курс, первый семестр у биологов – это физическая химия, математический анализ, высшая математика, ботаника. Нужно решать и нарешать задачи, заучивать большие объемы материала – главное, точность и никаких лирических отступлений. Тем удивительнее на этом фоне выглядели цветистые лекции по экологии: здесь вместе с биологическими понятиями звучала поэзия и философия, возникали картины природы, и все это органично увязывалось между собой и сплеталось в целый курс, – рассказывает кандидат биологических наук, сотрудник лаборатории эволюционной генетики ИЦиГ СО РАН Юрий Гербек. Он слушал лекции Стебаева в 2001 году.
Игорь Стебаев и Юрий Гербек
— Игорь Васильевич на лекциях говорил не громко, да еще и аудитория была переполненной и с точки зрения акустики отвратительной. Уже с третьей-четвертой парты Стебаева было плохо слышно. Он принципиально отказывался пользоваться микрофоном, считая: если все болтуны замолчат – его услышит каждый. Обычно я убегал с предыдущей лекции за пять минут до звонка, чтобы успеть занять место поближе на «экологии».
Тем, кто был хорошо знаком с Игорем Васильевичем, интерес к его лекциям и самой фигуре ученого не удивителен. Доктор биологических наук Александр Бугров, сотрудник лаборатории филогении и фауногенеза ИСиЭЖ СО РАН и профессор НГУ с удовольствием вспоминает о начале своей совместной работы со Стебаевым:
— Я учился в Томском государственном университете и специализировался на кафедре зоологии беспозвоночных. В то время Игорь Васильевич в Новосибирске задумал тему, связанную с цитогенетикой прямокрылых насекомых (саранчовых). Отчего-то он считал, что новосибирские молодые цитогенетики чрезмерно ориентированы на освоение методик и плохо знают классическую биологию. Мне, можно так сказать, нравилась биология во всех видах и направлениях. Летом 1977 года я вместе с другими студентами впервые побывал в экспедиции с Игорем Васильевичем на Дальнем Востоке. Несколько месяцев мы прочесывали регион от Биробиджана до Находки, обследуя местные биогеоценозы. Моей задачей было фиксировать (подготавливать) материал для цитологического анализа. Следующие два года я доучивался в университете и приезжал из Томска к Игорю Васильевичу обрабатывать материалы, докладывать результаты, обсуждать наши совместные планы на будущее.
— Игорь Васильевич известен как эколог, почвовед, биогеограф, энтомолог. Кем он был для Вас, в первую очередь?
— Для меня он был прежде всего культурным и образованным человеком. Конечно, наши с ним контакты чаще всего были связаны с совместной работой, но далеко не исчерпывались только ей. Даже в самой первой экспедиции знаете, на чем мы с ним сошлись? На любви к ирано-таджикской поэзии. Мы тогда остались около костра вдвоем и разговорились.
Слушая Бугрова, я, неловко признаться, сходу не могу сообразить, о чем идет речь. Ирано-таджикская поэзия?
— Ну как же?! Чтобы Вам выбрать … Да хоть вот это, уж самое знаменитое:
Нет благороднее растений и милее,
Чем черный кипарис и белая лилея.
Он, сто имея рук, не тычет их вперед;
Она всегда молчит, сто языков имея.
— Казалось бы, два человека занимаются цитогенетикой прямокрылых… Но этот разговор нас очень сблизил, я помню его до сих пор.
Александр Бугров
— На Ваш взгляд, что является главным достижением Стебаева в науке?
— Я бы назвал систему морфоадаптивных признаков прямокрылых насекомых. Иначе говоря, это система жизненных форм саранчовых. Игорь Васильевич любил повторять афоризм знаменитого палеонтолога Кювье, которому приписывали способность по одной кости реконструировать ископаемое животное: «Морфология – это отлитая в бронзу функция». Система морфоадаптивных признаков – это комплекс признаков, которые формируются в специфической среде и соответственно несут отпечаток образа жизни.
— Проще говоря, представьте, что вы смотрите на лапку (последний отдел ноги) насекомого и видите, например, очень большие присоски. Это означает, что с помощью присосок насекомое может перемещаться по плоским поверхностям. Соответственно, существующие саранчовые с маленькими присосками не имеют такой функции. Поскольку набор биоценозов ограничен, эта система признаков позволяет реконструировать образ жизни насекомых по морфологии.
Звонит телефон. Александру Геннадьевичу пора на Ученый совет, а ему жалко прерывать разговор. Неделю назад в НГУ проходила конференция «Биогеосистемная экология и эволюционная биогеография», посвященная памяти Игоря Васильевича как родоначальника сразу нескольких сибирских научных школ. Я понимаю, что если перечислять всё сделанное Стебаевым, мы будем перебирать одно биологическое направление за другим, ведь сфера его интересов была огромна. К счастью, это уже сделали ученики Игоря Васильевича, написав о нем замечательные статьи, где отдали должное его таланту, ураганной активности и работоспособности. У каждого из них свои воспоминания и мнение об учителе, впрочем, как и у моих собеседников. Но благодаря уже написанному, я могу позволить себе другие вопросы из тех, что давно меня занимают. Например, что же это были за философские семинары биолога, которые, кажется, помнит половина Академгородка?
— Да, я бывал на этих семинарах и, кстати сказать, сейчас работаю по одному направлению, которое очень интенсивно там обсуждалось. Связано оно с эволюцией пола в самом широком смысле: половой диморфизм, возникновение пола от его отсутствия до появления обоеполых популяций. Я помню, у Игоря Васильевича было несколько семинаров посвящено цитологическому определению пола, что меня особенно интересовало.
— Александр Геннадьевич, получается, что семинары Игоря Васильевича были не «чисто философские»?
— Я бы назвал их натурфилософскими. В этом есть что-то от так любимого Стебаевым немецкого философа и поэта Гете, правда? Знаете, я сейчас читаю «Фауста» в переводе Холодковского. Все, конечно, знают перевод Пастернака. А Холодковский интересен тем, что сам он энтомолог и зоолог в самом широком смысле. Интересно сравнивать перевод зоолога и перевод великого художника. Например, в одном месте очень интересно написано про систематику с точки зрения биолога, у Пастернака этих рассуждений практически нет, наверное, он их… не понял. Впрочем, я отвлекся от темы нашего разговора.
Я слушаю и думаю: наверное, так «отвлекался» и его учитель, тем самым лишь сильнее притягивая к себе людей. Мне уже хочется обсуждать нюансы переводов. Но есть еще вопрос, который меня интересует.
— Игорь Васильевич был очень разносторонним человеком. Как он все успевал? У него был четкий график работы?
— Я бы не назвал Игоря Васильевича педантичным человеком. Вспоминаю нашу совместную полевую работу: планы зависели от погоды и могли резко изменяться. У Игоря Васильевича всегда был под рукой мольберт, карандаши, бумага, пастель. Как только выдавалась свободная минута, он сразу брался за мелки. У него всё было связано с настроением: захотелось порисовать – рисовал, читать – читал. Читал он очень много и вдумчиво. Мне от него, можно сказать в наследство, досталось несколько книг, все они испещрены заметками на полях, которые очень интересно читать. Он глубоко вникал в суть проблемы, всегда внимательно знакомился с результатами работы других ученых.
— Уже отойдя от активной деятельности, Игорь Васильевич очень интересовался результатами, которые мы только начали получать в области молекулярной филогении. Он пытался понять, в чем заключается изюминка этого метода, молекулярную основу биологического разнообразия, и мы с ним часами разговаривали по телефону на эту тему.
Картина И.В. Стебаева
— Над чем он работал в последние годы жизни?
— Над своим курсом по зоологии беспозвоночных «О филогенетических путях беспозвоночных к их современному разнообразию в биосфере». Игорь Васильевич очень хотел его опубликовать и в значительной степени ему это удалось. За последние годы вышли два методических больших руководства, куда он вложил свои филогенетические взгляды. Можно сказать, что в этом своем труде Игорь Васильевич был сторонник Геккеля, ученого, который нарисовал первое филогенетическое древо в виде дерева. И Игорь Васильевич продолжал в этих эволюционно-таксономических (есть такое направление – эволюционная таксономия) понятиях пытаться реконструировать дерево до самых последних листочков.
— Как думаете, что Вы взяли от него?
— Тему работы, которая определила весь мой активный период жизни, когда я занимался сравнительной цитогенетикой. Впрочем, я и сейчас ей продолжаю заниматься. Но, знаете, это не самое главное. Скорее, это следствие, а не причина. Причина – желание находится в интеллектуальной среде, ярким представителем которой был Игорь Васильевич. Это всегда привлекало к нему молодежь.
После лекций по «экологии» в следующем семестре Игорь Васильевич читал студентам курс «зоологии беспозвоночных», за которым следовали летние практические занятия. О них с удовольствием рассказывает Юрий Гербек:
— На практике я делал почвенные срезы, то есть копал лопатой ямы. На срезах мы изучали изменение цвета и толщину слоев и, конечно, живущих в них беспозвоночных. Игорь Васильевич привил мне любовь к почвоведению, которого в НГУ не читали, и до сих пор я не могу спокойно пройти мимо почвенного среза. Так завязалось наше знакомство. Потом я писал курсовую по «экологии и зоологии беспозвоночных» за которую Игорь Васильевич «поставил кузнечика».
— Он еще писал «превосходно» вместо «отлично», когда был очень доволен. Была у меня такая запись.
— Да, да. И ставил свою роспись в виде кузнечика. А для обсуждения работы над курсовой Игорь Васильевич приглашал на дом, и я стал бывать у него. Эти встречи продолжались практически до самой смерти Стебаева.
— О чем вы разговаривали?
— Мы очень много разговаривали о литературе, в первую очередь классической немецкой. Игорь Васильевич очень любил Гете, Шиллера. Обсуждали музыку. Насколько я понимаю, Игорь Васильевич долго, наверное, десятилетиями ходил на симфонические концерты. Много говорили о живописи. Он любил импрессионистов…
— Конечно, разговаривали о биологии. Стебаева в исследованиях всегда интересовала эволюционная, филогенетическая сторона. Он не просто открывал новые виды насекомых, но смотрел существующие филогенетические связи (эволюционные связи этого вида с другими близкородственными) и его место в биогеоценозе. Его работы были до того комплексными, что имели экологическое, энтомологическое и другие значения.
— Игорь Васильевич никогда не упускал возможности повторить слова Вернадского о «всюдности» (т.е. вездесущности) жизни, называя их «законом природы». В его изложении на лекциях это звучало так: поток жизни, давление жизни, таково, что в природе не может быть пустых и никем не обитаемых мест. В разговорах он часто развивал эту тему, говоря, что жизнь не идет маршем, но просачивается ручейками. Если есть слабая, малейшая возможность просочиться, выжить, то жизнь обязательно пройдет и пробьется.
— Помню, вместе с группой туристов я стоял на берегу Мертвого моря и, вспомнив лекции Стебаева, думал вслух: «Не может же это море быть полностью, совсем мертвым. В нем обязательно должен кто-то жить!» С нами была израильтянка-срочница, ранее занимавшаяся стрекозами и собиравшаяся после службы в Армии продолжить изучение биологии. Она услышала меня и стала переубеждать: «Никто в нашем Мертвом море не живет, я точно знаю! Ты просто не привык к тому, что так может быть». Но потом я прочитал, что сезонно в Мертвом море происходит некоторое опреснение и кое-где даже цветет вода. Кроме того, в море есть очень ограниченное количество экстремофилов и даже находят слабые следы наличия эукариот.
Последние слова Юрий произносит, улыбаясь и не скрывая своего удовлетворения. Я слушаю его и внезапно вспоминаю: зимнее утро, легкий гул в аудитории, ряды парт и слабый голос старого профессора. Его манеру широко раскрывать глаза и требовательно искать ответный взгляд среди студентов, обязательную булавку на галстуке в виде какого-нибудь живого существа.
— На самом деле булавка имела большое значение, правда, узнал я об этом, когда Игорь Васильевич закончил читать лекции. Оказывается, если студенты ему нравились, он брал булавку с кузнечиком или стрекозой. Если нет – носил булавку с верблюдом.
Картина И. В. Стебаева
— Стебаева совершенно или, лучше сказать, декларативно не интересовал человек. Биологи должны заниматься биологией, говорил он.
— Но разве человек не такой же биологический вид?
— Ученые скорее занимаются человеком не как отдельным видом, но объектом особого рода. Биологов, которые занимались изучением человека, Стебаев называл не иначе как фельдшеры. Он довольно пренебрежительно произносил это слово, хотя сам врачей уважал. При этом с философских точек зрения он любил рассуждать о человеке. Ему были очень близки взгляды немецкого врача, богослова и философа, лауреата нобелевской премии мира Альберта Швейцера, а именно главный постулат – благоговение перед жизнью. Жизнью любой, не только человеческой, но и жизнью животного, насекомого, даже микроба.
— Игорь Васильевич был очень серьезным ученым и одновременно глубоко верующим человеком. Он никогда, по крайней мере, на моей памяти, не делал попыток соотнести эволюционные работы и существование Творца. Мне кажется, для него это было что-то совершенно параллельное, что не нужно сопоставлять. Он не был воцерковлен и больше тяготел к Католической церкви. Ему также импонировали пантеистические взгляды Швейцера и Спинозы. Он считал веру важной основой культуры и нравственности. Помню, однажды он проникновенно сказал: никогда не уходите от веры.
— Идеи Швейцера Игорь Васильевич легко сочетал с идеями князя Кропоткина. У Стебаева дома на стене висело много самых разных, порой откуда-то вырезанных, портретов философов и ученых. Он любил в разговоре, дойдя в своих рассуждениях до кого-нибудь из них, кивнуть в его сторону. И часто в наших беседах он обращался к портрету Кропоткина. Ему очень импонировали его взгляды на взаимопомощь как на фактор эволюции.
— Как по-твоему, что ты взял от общения со Стебаевым?
— Общее представление о биологии как науке. На мой взгляд, именно это и необходимо на первом курсе, и Игорь Васильевич давал это лучше всех. Без сомнения, Стебаев был настоящий энциклопедист. Познания его были огромны. При этом он не просто был энциклопедистом, все свои знания он использовал в работе и такой же стиль пытался привить студентам.
Дина Голубева
