Игорь Витальевич Силантьев – директор Института филологии СО РАН, заведующий кафедрой семиотики и дискурсного анализа Новосибирского государственного университета, доктор филологических наук, профессор, специалист в области теории литературы. Он автор более 150 научных работ, в том числе 8 монографий и 5 учебных пособий, главный редактор научных журналов «Критика и семиотика» и «Сибирский филологический журнал». Игорь Витальевич закончил гуманитарный факультет Новосибирского государственного университета по специальности «Русский язык и литература» и убежден, что наша система подготовки филологов уникальна.
– Игорь Витальевич, когда Вы обнаружили в себе интерес к гуманитарному, а в частности, к филологическому знанию?
– Есть один определяющий момент, который приводит людей еще в детстве в науку. Это интерес к мысли. А филолог – это тот, у кого есть еще и интерес к слову. Примерно в пятом классе у меня сначала проснулся отчетливый интерес к мысли, к знанию – причем не фиксированному, а к знанию в его динамике. Тогда меня увлекли предметы не гуманитарные, в первую очередь, физика и математика. Сейчас я понимаю, что эти наука и филология не так далеки друг от друга, как может показаться. В те годы меня охватила настоящая страсть, жажда узнавания наук как таковых, немного похожая на то увлечение, которое возникает в детстве при чтении приключенческой литературы. Кстати, романы классиков авантюрной литературы я перечитывал по многу раз. Но параллельно с этим я так же увлеченно мог читать, например, Фейнмановские лекции по физики. В эти книги я вчитывался, пытался разобраться в них. Однажды мне в руки попал учебник по теории гиперкомплексных чисел. Понимая, может быть, одну десятую его содержания, я пробирался сквозь джунгли непонятного, но влекущего знания. Это был азарт. А какой был восторг от уяснения принципов дифференциального и интегрального исчисления!
– Желание изучать физику и математику привело Вас в ФМШ. Как впоследствии изменились Ваши научные интересы?
– Я закончил физико-математическую школу НГУ, как многие. Уже в школе стал происходить поворот в интересах. Меня волновала не только мысль, но и слово. Филология – это особое отношение к слову и к мысли, выраженной в нем. Здесь, наверное, можно предложить такую градацию: математика – философия – филология. Математика – это в каком-то смысле максимально очищенная от естественного языка, развитая в самой себе мысль. Поэтому так важен момент символьного математического языка. В принципе, ведь можно не расписывать формулы и все рассказывать или писать словами. Тем не менее, математики уходят по возможности в сторону символьного языка, позволяющего адекватно отражать математическое знание. Формула, составленная из символов, придает математической мысли особую красоту. Эстетика в науке очень важна. Возьмем одну из элементарных форм представления математического знания – уравнение. Посредине – знак равенства. Математик уравнивает две части чего-то целого. Он, можно сказать, ищет и устанавливает баланс во вселенной. По крайней мере, в мысленной вселенной, которая наполняет его. А баланс – это гармония. А гармония – это красота. Здесь математики смыкаются с философами. Но философам важна уже не только мысль, но и слово, которое эту мысль оформляет. Они более, чем другие ученые, ощущают избыточный и отягчающий фактор языка. Философ должен выразиться исключительно точно.
– Интересно, что декан философского факультета профессор В. С. Диев в свое время закончил мехмат.
– Да, это характерный момент. Роль языка в выражении философского знания предельно важна. Философы в отличие от математиков не могут уйти в символьный язык. За исключением логиков. А естественный язык философам одновременно помогает и мешает, как одежда, которая нас защищает от холода, но в то же время стесняет наши движения.
Замыкает эту триаду филология. Математика, философия, филология – это, в каком-то смысле, три исходных начала развития научного познания, присущие интеллектуальной природе человека. Стремление к мысли, стремление к слову и стремление идеально сочетать мысль и слово. Филология – это, в первую очередь, внимание именно к слову как таковому.
– Какие воспоминания сохранились у Вас о поступлении на гуманитарный факультет?
– Помню, как «завалил» один из экзаменов, и становилось понятно, что вроде как я уже не поступил. На тот момент исключительно велика для меня оказалась роль профессора ГФ Кирилла Алексеевича Тимофеева. Это был совершенно потрясающих качеств ученый, сказавший весомое слово в лингвистической науке, и вместе с этим тонкий, удивительно деликатный человек. Мы, еще ничего не видевшие в свои юношеские годы, приехавшие из деревень и небольших городков, сталкивались со статным седовласым человеком, который говорил по-русски, но на каком-то незнакомом для нас языке – языке подлинной русской интеллигенции. Не случайно его образ всегда ассоциировался у меня с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым.
Кирилл Алексеевич в тот момент пригласил меня к себе, напоил чаем и выстроил беседу на тему языка, интересов, дал задания, литературу почитать. Я ушел от него в особом ощущении прикосновения к чему-то очень живому и важному. В течение года Кирилл Алексеевич меня поддерживал. Я писал какие-то задания, размышления, готовился к экзаменам. И на следующий год поступил. Некоторое время он меня и дальше курировал, опекал. Фактически Кирилл Алексеевич и привел меня на этот факультет.
– Кто еще из профессоров повлиял на Ваш выбор профессионального пути и дальнейшую специализацию?
– Особенную роль в моих поисках научных путей сыграли два профессора ГФ – это Нина Александровна Лукьянова и Елена Ивановна Дергачева-Скоп. У Нины Александровны я проходил начальную специализацию и под ее руководством написал три курсовых работы. Затем мое внимание привлекло не просто слово, а субъективированное, более того, личностное слово. Это слово в художественной литературе. Возник большой интерес к литературе, связанной с русской древностью, поэтому завершающую специализацию я проходил у Елены Ивановны Дергачевой-Скоп. Я бесконечно благодарен моим учителям.
В дальнейшем большое значение для меня приобрело знакомство с академиком Юрием Сергеевичем Степановым – выдающимся отечественным лингвистом. Как и К.А. Тимофеев, для меня он представлял собой некую внутреннюю вселенную духа и знания. Это сейчас мы хоть сколько-нибудь самодостаточны. А в возрасте становления, когда ты только ищешь свое личностное начало в науке, кажется, что весь мир обращается к тебе, беседует с тобой и принимает в себя, позволяя ощущать причастность к огромному целому.
– Сейчас, с высоты приобретенного за эти годы профессионального опыта, как Вы оцениваете полученное гуманитарное образование в НГУ?
– Сегодня филологическое знание, как правило, дифференцировано. Например, в Санкт-Петербургском университете по-разному учат лингвистов и литературоведов. Наш же факультет одновременно делал упор как на лингвистические, так и на литературоведческие дисциплины. Это было тяжело в силу глубокого проникновения в предмет, но вместе с тем это очень помогло впоследствии всем, кто остался в науке. И мне особенно, потому что я начинал специализироваться как лингвист, а потом стал литературоведом. Но лингвистическое начало во мне никуда не делось, оно живет и иногда кажется, что некоторые мои работы ближе и понятнее лингвистам, чем литературоведам.
Я считаю, что гумфак НГУ в его конструкции филологического образования – это совершенно уникальное явление, при этом исключительно верное в своей стратегии филологического образования, потому что филолог должен быть не лингвистом или литературоведом в отдельности, но должен сочетать в себе оба начала. Литературу можно и нужно видеть с необходимых позиций лингвистической и общесемиотической методологии там, где это уместно, и, напротив, нужно видеть язык не изнутри, а со стороны и с точки зрения прагматики, этики и эстетики литературы и словесной культуры в целом .
– Существует мнение о том, что учебные программы гуманитарных факультетов следует менять, делая более практикоориентированными. Согласны ли Вы с этим?
– Сможет ли выпускник применить полученные знания – это зависит только от него самого. Практическим навыкам обучить в университете невозможно и не нужно. Конечно, существуют различные прикладные аспекты филологии, связанные с переводами, с консультативной и экспертной деятельностью, с редакторской и журналистской работой. Филолог, который наделен талантом применить свое знание на практике, без проблем освоит любую прикладную специализацию.
Академическое образование, которое лежит в основе деятельности нашего университета, самодостаточное и дает все основания для того, чтобы выпускник нашел себя практически в любой сфере деятельности – научной, образовательной, политической, социальной, культурной, религиозной. Конфликта между фундаментальным и прикладным знанием нет.
– Обозначьте круг Ваших научных интересов? Что Вы изучаете сейчас?
– Моя узкая специальность – теория литературы. Внутри этой дисциплины я занимаюсь вопросами теории и анализа литературного повествования, теорией эпического и лирического события. Это очень интересные вещи, выводящие на отечественные и зарубежные научные традиции, такие как сюжетология, нарратология, мотивный анализ, теория лирики.
– Третий год Вы руководите Институтом филологии СО РАН. Какие задачи стоят перед институтом сегодня?
– Институт, прежде всего, занимается филологическим сибиреведением. Представьте себе треугольник. Одна из вершин – это языки, фольклор и литература сибирских народов, вторая – русский язык, фольклор и литература, третья – теоретическое осмысление языка, фольклора и литературы как таковой. Причем в центре внимания оказываются не только коренные, но и переселенческие народы Сибири – русские, украинцы, белорусы и другие. В институте работают сильные группы лингвистов и фольклористов, которые изучают, систематизируют, издают тексты и памятники языка и фольклора, связанных с народами, живущими в Сибири. За Уралом это единственный академический институт, комплексно занимающийся филологическими проблемами.
– Каждый день мы пользуемся плодами развития точных наук, поэтому необходимость исследований в области физики и математики объяснить легко. Для чего нужно изучать филологию?
– Если бы не развивалась филология и другие гуманитарные науки, то люди очень быстро превратились бы обратно, мягко говоря, в социальных животных. Наши науки осуществляют поиск знания, но в то же время они поддерживают и сохраняют человеческую культуру. Это базовая функция гуманитарных наук, культуросохраняющая. Классический пример тому – Институт русской литературы в Санкт-Петербурге, Пушкинский Дом. Это одновременно научный институт и музей, где хранятся рукописи русских писателей-классиков. Так и в нашем институте. Выход в свет каждого следующего тома серии «Фольклор народов Сибири и Дальнего Востока» является не только собственно научным результатом первой публикации уникальных фольклорных текстов, но и выдающимся событием культурного характера. Очень важно это понимать.
Материал и фото: Ю. Батракова.