Анна Григорьевна Качкаева, профессор департамента медиа факультета коммуникаций, медиа и дизайна, директор Центра цифровых культур и медиаграмотности НИУ ВШЭ, в начале ноября приезжала в НГУ для участия в традиционной конференции «Коммуникативная культура: история и современности» с подзаголовком «Трансмедийные компетенции в гуманитарных средах». Анна Качкаева — российская журналистка и радиоведущая, кандидат филологических наук, в прошлом — заведующая кафедрой телевидения и радиовещания ФЖ МГУ, а затем — декан Факультета медиакоммуникаций ВШЭ. Поэтому мы воспользовались возможностью взять у нее интервью и поговорили о глобальных трендах новой цифровой среды, обсудили современные идеи медиаграмотности, а также расспросили о месте журналистики в современном информационном пространстве.
— Несколько лет назад силами преподавателей ВШЭ был разработан, а затем утвержден Министерством образования госстандарт по медиакоммуникациям. Скажите пожалуйста, почему все-таки медиакоммуникации, почему недостаточно было стандарта по журналистике?
— Во-первых, существуют глобальные тренды. Последние лет 15 у традиционной журналистики во всем мире очевидный кризис всего: бизнес-модели, функционал ( оперативность и чистая новость, например, уже давно не главное преимущество), источников заработка, конкуренция с так называемыми «освобожденными авторами» в сетевом мире «мгновенных взаимодействий», изменившееся медиапотреблени , технологические вызовы .
Во-вторых, точка входа, упростившая для миллионов возможность быть производителями, потребителями и ретрансляторами информации, сильно снизила сакральность и уникальность профессии, утяжелила ее издержки. То есть то, что две сотни лет было профессией, теперь навык миллионов.
Все эти сложные медийные «кадиллаки», создававшиеся как индустрия, теперь часто не выдерживают конкуренции с парой блоггеров, которых читают, слушают, смотрят те же миллионы, что и крупные медиа в столице.
— Повлияла ли на судьбу журналистики ее политизированность?
— Безусловно. Это также глобальный тренд. Политика стала медиатизированной. И многие современные политики не очень нуждаются в журналистах, становясь «фейсбук-сенаторами»: «твиттер-дипломатами» или «впервые избранными президент-мемами». Это с одной стороны. А с другой — качественная журналистика с ее представлениями о миссии «привратника» демократии, «модератора» субъектов политики в обществе, вроде бы защищая профессиональные стандарты, тоже переходит в позицию «политического активизма» и борьбы. Из-за усложнившихся политических, идеологический, внешнеполитических процессов людям трудно привыкнуть к неоднозначности мира, открывшемуся многообразию, состоянию неопределенность (психологи называют это «сложностью неопределенности»). Реакция – повсеместное усиление консервативных ценностей, ностальгия по прошлому, стремление к архаике. В России этот глобальный тренд наложился на ускоренный процесс смены советского строя, утраты общей страны, переходом еще неосознанной рыночной модели на очередную авторитарную с рыночным «замесом». И все это сопровождается непониманием того, как разговаривать с новой аудиторией в цифровой среде, как ее удерживать. Это очень сложный вызов, который испытала и испытывает на себе российская журналистика, как часть общества, со всеми ее увольнениями, закрытиями, незарабатыванием…
— … «двойной сплошной», не побоимся этого словосочетания.
— Да. С двойной сплошной. Святее Папы Римского — только пропагандисты, объясняющие, что везде так же. Это размывает профессию и усиливает ее кризис. Но помимо политических обстоятельств есть универсальные подходы в мире и к журналистике, и к сфере коммуникаций. Когда я, проработав 22 года в МГУ, переходила в Вышку, я понимала, что не буду делать еще один журфак.
Мне, как действующему журналисту, было очевидно, что в рамках филологической системы координат многие процессы меняющейся медиа индустрии просто невозможно описать, потому что медиа — это не только про контент, но еще и про рынок, про бизнес, про технологии, про сложные пересечения языков и кодов, про аудиторию, про социологию, про среду медиа и ее смыслы. А когда на это наложилась еще и цифровизация, то стало понятно, что уже нет того поля, в котором мы ранее привычно существовали.
Медиа наука в мире тоже развивалась в логике изучения коммуникаций, а не в логике журналистики. От Юргена Хабермаса, Поля Верильо до Умберто Эко – это все кто? Философы, антропологи, социологи, а вовсе не журналисты, которые пользовались инструментами журналистов, а иногда и работали журналистами.
В СССР и в России существует традиция классической журналистики, ее я ни коим образом не оспариваю. Меня в ней вырастили и воспитали. Но эту традицию нужно и можно вписывать в общемировой контекст – это ведь удобнее и уже понятнее для современных студентов. Вышка это понимает: у нас множество англоязычных курсов и международных преподавателей, есть обменные программы. В логике журналистики вписать эту в академическую систему курсов зарубежных университетов было трудно. А в логике медиакоммуникаций – можно. Что мы, собственно, и сделали.
Я считаю, это был шаг, который помог образовательной индустрии в области медиа раздвинуть свои рамки. Те, кто лицензировался в направлении медиакоммуникаций, открыли для себя новые возможности. Конечно, есть люди, которые говорят: «На журфаках этому давно уже учат, они и сами уже отошли от классической модели». Да. Но мы ведь по-прежнему выпускаем «журналистов» и «кандидатов филологических наук».
— А что, кстати, прописано в дипломе выпускника медиакома?
— Бакалавр/магистр медиакоммуникаций. С точки зрения логики профессии, эти выпускники – цифровые продюсеры, которые работают в разных средах, с разным языком разных платформ. Для них открывается перспектива очень широкого применения себя. Стандарты в этом смысле довольно гибкие: есть технологический профиль, управленческий, креативный. Каждый университет может сочетать эти профили по своему усмотрению. Такое распределение удобнее и для студентов, и для молодых ученых, потому что область знаний и поле для исследований гораздо шире.
— Ближе к индустрии?
— Да. И еще — ближе к потребностям современной индустрии. За последние годы с новым стандартом согласились довольно многие: 8 или 9 университетов уже учат по нему. А в 2019 году и МГУ открыл программу по медиакоммуникациям, чему мы, конечно, очень рады.
— Есть три современных выражения: медиакритика, медиаграмотность и медиаобразование. Вы директор Центра медиаграмотности. Что, по вашему мнению, стоит за этими понятиями?
— Для меня за этим стоит новое понимание цифрового и информационного мира. Это другой образ жизни. Думаю, медиаграмотность и трансмедиаграмотность, о которой говорят наши европейские коллеги, имея ввиду, в частности, новую грамотность современных подростков, это и есть грамотность современного мира.
Ребенок учится говорить уже с экраном в руке. Хочет он этого или нет, он начинает существовать как часть этого нового мира. Медиацифровая среда стала современным алфавитом, а умение обращаться с ней и чувствовать ее -- грамматика современного мира. Чувственная среда приравнялась к информационной среде. Все думали, что Маклюэн публицистически преувеличивает. Оказалось, нет. Мы теперь все это ощущаем буквально пальцами. Мы в каком-то смысле становимся заложниками этого мира, в котором исчезает разница перехода из онлайн в офлайн.
Появились термины «цифровое рождение», «цифровая смерть», «электронное гражданство», «некросоциология» (цифровые мертвые души), «криптовалюта», «кибер-преступления» – получается, что практически все, что есть в реальном мире, существует и в цифровом. У этого цифрового мира есть свой новый язык и новая грамотность, в частности, медиаграмотность. На самом деле, «медиаграмотность» — не такое уж и новое понятие. Впервые оно появилось в 1984 году в документах ЮНЕСКО. Причем, ЮНЕСКО определяет медиаграмотность еще и как возможность для обычных граждан иметь полноценный критический инструмент для принятия решений, для выбора. Получается, что умение разбираться и сомневаться в медиа — это часть навыка ответственного гражданина. Неслучайно во многих странах мира, преимущественно в северных — Норвегии, Финляндии, эти знания являются частью школьной программы. В нескольких землях Германии, в странах Латинской Америки, в паре крупных университетов Америки есть специальные курсы по «newsliteracy». На ряду с такими курсами существуют и онлайн-курсы, и факультативы.
Вообще это сейчас очень модная тема, что понятно: особенно актуально она смотрится на фоне темы «постправды» и возникшего в очередной раз лавинного обсуждения темы дезинформации. Честно говоря, я не люблю словосочетание «fakenews», потому что ничего нового оно в себе не несет. «Троянский конь» — вот первый «fakenews»! Просто мультиплицированность цифровой среды и вирусные эффекты обеспечили этой теме большое внимание.
— Увеличилось количество людей...
— Да. Втянуто больше людей, притом пользующихся всеми достижениями цифрового мира (от мобильных гаджетов до социальных сетей), но не отдающих себе отчета в том, какие эффекты это пользование вызывает: оно ведь связано и с когнитивными искажениями, и с эффектами информационных пузырей и т.д. Вот почему сущность медиаэффектов , полезность декодирования модержания медиа нужно объяснять. Почему все государства так не любят влиятельнейших нетократов -- от нашего Дурова до их Цукерберга? Потому что эти ребята сказали: «дорогое государство, ты нам вообще-то не очень нужно, мы можем оказать услугу гражданам напрямую».
— А если они еще сейчас криптовалюты сделают…
— Да-да. Все государства в ужасе: что с этим делать? Но нетократы, в свою очередь, должны хорошо понимать, что на них лежит невероятная ответственность, ведь возникнет огромное количество проблем: от кибербуллинга до даркнета.
Именно поэтому сейчас все судорожно «включаются». Мы наблюдаем следующий процесс: в поисковиках, в социальных сетях и на «нетфликсах» возникают редакции по типу журналистских. Они работают с брендами, с проверкой информации, с роботизированными алгоритмами, с перупаковкой контента и т.д.
В этом смысле журналистика не умерла. Она просто трансформируется в новой среде обитания. Журналистике не надо больше гнаться за оперативностью, теперь она должна уметь интерпретировать, уметь упаковывать, режиссировать, моделировать и задаваться вопросом «все ли проверено?» Журналистика — новый сторожевой пес, и охраняет она не демократию, а обвальную доверчивость цифровой среды.
— Анна Григорьевна, вам самой комфортно в этом цифровом мире?
— Я цифровой оптимист.
— Ваше утро начинается с просмотра соцсетей?
— Да. Но я себе по крайней мере отдаю в этом отчет, и, если надо, могу без этого обойтись. Но, да, как правило, мы все живем с тремя экранами, и это уже обычное качество нашего образа жизни.
— То есть вы этот мир приняли, а он принял вас?
— Так и есть. Я не испытываю сильного напряжения. Всегда, кстати, говорю студентам, что они обладают абсолютно уникальной возможностью, ведь студенты – первое поколение, которое массово обучает цифровой жизни тех, кто старше их. Можно сказать, что это социальная миссия поколения цифровых.
Беседовали Татьяна Сибирцева и Виктория Беленко
