5. Наши лекторы

С.В. Дмитриев

старший научный сотрудник,заведующий сектором древней и средневековой истории Китая 

Института востоковедения РАН, кандидат исторических наук, Сергей Викторович Дмитриев.


Гость проекта "Класс Конфуция НГУ" Сергей Дмитриев:
«Надо очень любить науку, чтобы в ней остаться» 


Дмитриев С.jpeg


В конце декабря Академгородок посетил Сергей Викторович Дмитриев – кандидат исторических наук, старший научный сотрудник, заведующий сектором древней и средневековой истории Китая Института востоковедения РАН. По приглашению ЦЯиККГИ ученый прочел для студентов цикл лекций по историографии истории Китая и провел открытую лекцию, посвященную истории Восточного Туркестана. Пользуясь случаем, мы поговорили с Сергеем Викторовичем о проблемах современного востоковедения. 

– Сергей Викторович, вы впервые в Новосибирске?

– К сожалению, впервые – как и положено москвичам, я дальше Петербурга почти не выезжал, и в Новосибирске никогда не был, хотя пролетал над ним по дороге в Китай и обратно. Так что очень рад, что приехал – постараюсь посмотреть, что у вас тут интересного и для начала посещу Краеведческий музей.


– В течение этой недели вы читали студентам НГУ по историографии. Это авторский курс или типовые лекции в рамках учебной программы для китаеведов?

– Авторский курс – это громко сказано: это история зарубежного китаеведения – в принципе, ничего особенного, стандартный предмет, но все его читают по-разному, потому что все эту историю знают по-разному и по-разному ее позиционируют. Как мне объяснили, специального курса про западное китаеведение у вас нет, так что, надеюсь, смогу что-нибудь рассказать, чего студенты не знают.
Пока что ваши студенты производят очень хорошее впечатление – во всяком случае, кивают в нужных местах: я говорю имя – у аудитории появляется осмысленный блеск в глазах. В Институте стран Азии и Африки, где я читаю историю древнего Китая и историографию, к сожалению, бывают просто комичные вещи: студенты многого не знают, а историографию им ставят на четвертом курсе, в самый последний момент, когда они уже ничего не могут запомнить. Хотя, наверное, отчасти это оправдано: последняя возможность что-то усвоить из того, что надо было узнать за предыдущие три года, но не вышло.


– Насколько разделение на бакалавриат и магистратуру сказалось на эффективности образования – можно ли сказать, что специальные знания у нас теперь получают только те, кому они действительно нужны?

– На Западе, насколько я знаю, именно так дела и обстоят: на уровне бакалавриата дается базовая подготовка, а в магистратуру идут люди, которые хотят остаться в науке, и уже на них спускают всяких профессоров, которые ими занимаются всерьез. Не знаю, как в Новосибирске, но в Москве переход на систему бакалавр-магистр пока был осуществлен чисто механически – отделили старшие курсы от младших. Например, в Институте стран Азии и Африки преподает Михаил Викторович Софронов – уникальный специалист старой школы, но его «бросают» на младшие курсы, где его, конечно, никто особенно не слушает. По-хорошему, конечно, доценты должны давать молодежи азы, а на тех, кто остается в науке, стоило бы выпускать «зубров», которые бы их уже учили, как надо.
Наверное, со временем это произойдет, но нельзя рассчитывать на то, что науку продолжат делать энтузиасты. В нашей области по-прежнему самое продуктивное поколение – те специалисты, которые учились после войны. Их было много, среди них было много талантливых людей, но сейчас они, к сожалению, нас покидают, и заменить их не всегда есть кем: тридцатилетних в нашей сфере много меньше, чем пятидесятилетних. Мы никак не можем войти в нормальное воспроизводство, потому что всегда живем в очень непростых условиях, и временами они делаются еще сложнее. Если у человека главное – наука, аргументов в пользу того, чтобы остаться в России, не так много, и потому почти все мои многообещающие ученики работают за границей: один – в Оксфорде, другой – в Нью-Йорке.


– Помимо Института стран Азии и Африки, вы преподаете историю Китая и древнекитайский язык в Российском государственном гуманитарном университете и историю Китая в коммерческом Институте стран Востока. Что можете сказать об уровне востоковедческого образования в целом?

– Сто лет назад, когда востоковедческое образование только формировалось, что в Европе, что у нас, главной компетенцией было знание истории и умение переводить тексты. А сейчас, конечно, гораздо большее значение имеет современный язык, потому что большой процент студентов приходит, чтобы использовать язык в трудовой деятельности. Именно на это идут все силы студентов, а все остальное – вдобавок к нему: есть предметы, которые очень интересны, но заниматься ими у студентов нет ни сил, ни желания.
Есть такой парадокс китаеведения: чем лучше экономическая ситуация в Китае, тем хуже это для науки. Когда я начинал учиться в 1990-е годы, зачем был нужен китайский, было непонятно, и потому почти все шли заниматься Китаем исключительно из академического интереса. В то время в Москве было два места, где можно было выучить китайский: Институт стран Азии и Африки и Межвузовский центр китайского языка. А сейчас китайский преподают практически везде, но при этом академический интерес мало у кого возникает, и комплексное востоковедное образование, историко-филологическое, не слишком востребовано.


– Это сугубо российская проблема или мировая тенденция?

– Думаю, у нас это просто гораздо ярче выражено: надо очень любить науку, чтобы в ней остаться, и не каждый человек это понимает настолько рано, чтобы сделать такой выбор в молодом возрасте. В Европе эта проблема тоже есть: хотя речи о выживании в научной среде не идет, клерк в банке все равно может получать гораздо больше, нежели научный сотрудник. Учился во Франции, я видел, что контингент студентов, изучающих монгольский язык, явно отличается от контингента студентов, изучающих китайский: если первые были заинтересованы и мотивированы скорее академически, то вторые хотели с помощью языка зарабатывать деньги, и это чувствовалось.


– В пятницу вы прочтете открытую лекцию, касающуюся истории изучения Восточного Туркестана. Почему был выбран именно этот предмет беседы?

– Тема необыкновенно интересная, поскольку Восточный Туркестан – это регион с очень богатой историей: именно в этих оазисах происходило наиболее тесное взаимодействие культур Индии, Средней Азии и Китая. Восточным Туркестаном начали заниматься всерьез лишь с XIX–XX веков, и одной из наиболее ценных находок стал монастырь Дуньхуана: в 1900 году там была обнаружена пещера, замурованная в начале XI века, где находились десятки тысяч книг и иных документов. И это до сих пор самое главное открытие востоковедения за его историю. Дуньхуан находился прямо на Великом шелковом пути, и это собрание текстов – своего рода срез всего Китая и Средней Азии начала X века! Даже если бы нашли знаменитую библиотеку Ивана Грозного, это даже рядом не стояло бы по значимости с обсуждаемой находкой - ведь все самые древние китайские книги и многое другие мы знаем именно благодаря ей.


– Где сейчас находятся эти тексты?

– В настоящее время тексты из библиотеки Дуньхуана хранятся в разных странах мира, и их изучение стало первым международным востоковедным проектом, потому что было с самого начала понятно, что одна страна с этим просто не справится. Это работа очень кропотливая: многие из языков, на которых написаны эти тексты, известны нам только по текстам из этой библиотеки, и, несмотря на то, что их изучают уже сто лет, почти каждый год то тут, то там публикуются новые тексты.
У нас тут снова всплывает проблема преемственности: специалисты по отдельным языкам уходят, не успевая передать знания молодым. Но даже на Западе, где таких проблем нет, это все равно очень специальные компетенции: людей, читающих, скажем, на согдийском, всего несколько десятков в мире, так что работа идет очень медленно. Можно сказать, что большой процент найденного еще никто не читал: важные тексты отобрали сразу, а того, что осталось помимо них, хватит еще лет на двести изучения. Хотя компьютерные технологии очень помогают: раньше надо было бы сидеть в хранилище, бережно перекладывая хрупкие листочки, а сейчас можно сравнивать цифровые копии. У меня есть коллеги в Санкт-Петербурге, которые неожиданно выяснили, что вторая половина тангутского текста, хранящегося в северной российской столице, находится в Японии. Это мелкие радости, из которых состоит наша работа.


– В начале прошлого века Россия занимала ведущие позиции в области китаеведения. Насколько специалистам за рубежом интересны российские исследования сегодня?

– Совсем недавно, в 1950-60-е на Западе многие читали по-русски. Однажды я был в букинистическом магазине в Париже, где стояла наша черная серия «Памятники восточной литературы», и владелец мне говорил: «Вы знаете, сколько процентов тиража в советское время сразу уходила на запад? Две трети сразу уходила к нам!» И действительно, я у него покупал какие-то вещи, которые в Москве было не найти.
В настоящее время есть отдельные специфические категории, в которых мы держим первенство – например, археология кочевников: за работами российских специалистов тщательно следят во всем мире, потому что именно в них содержится первичная информация. Однако ведущие позиции по публикациям занимает Америка, за ней – Китай, так что если ставить главной задачей, чтобы о твоих исследованиях могли прочесть другие – конечно, надо публиковаться по-английски или по-китайски. Некоторым это дается нелегко: вот я, к примеру, переводить себя не люблю – мне надо сразу писать на другом языке, а это, конечно, тяжелее, чем по-русски, и мне как ученому часто просто жалко тратить на это время. Но если бы была создана какая-то структура, которая это облегчала – думаю, у нас бы сразу улучшилась цитируемость.
Несмотря на низкую доступность русскоязычных текстов, интерес к тому, что происходит в российском востоковедении, за рубежом есть: меня всегда спрашивают за границей – а что у вас там нового? И они, конечно, очень удивляются нашим успехам. Когда я послал крупному китаисту Харйсмайеру нашу шеститомную «Духовную культуру Китая», он был потрясен и сказал так: «У нас в английском мире на порядок больше людей, которым это интересно, но мы этого не делаем, потому что это дорого и трудно, а у вас это нужно нескольким сотням человек – и вы это издали».


 Интервью провела
специалист по связям с общественностью ЦЯиКК ГИ
Любава Новикова
21 декабря 2017 г.